Ловцы снов

Весенних снов короткие сюжеты
Индейским амулетом я ловлю.
Укрыв в тумане мистики петлю
Для тех, что верят в тайные приметы.

Сосуд из типи племени навахо ***
Согласно их преданьям – верный сейф
Для призраков, скользящих, словно шлейф,
В сознании, цепенеющих от страха.

А незабудки сохранят надежно
Всю романтичность потаенных встреч,
И будут образ милого беречь,
Что мне приснился так неосторожно.

*** типи - конические палатки индейцев прерий Канады и США
натюрморт с васильками фотохудожницы Луизы Гельтс

---

Прощаясь с Янковским

Когда за рюмкой чая с друзьями обсуждаю начальников и дороги, обычно разговор сводится к Улановой, Плисецкой, Гордеевой, Тарковскому, Алову и Наумову, Евстигнееву и Янковскому. Но они не вечны, и постепенно уходят. Все остальное по-прежнему. Отчего так?
Наверное потому, что, поднявшись повыше, они что-то видят иначе, и, возможно, в отличие от нас, понимают что ничего не изменить. А мы все еще надеемся.
Кто придет на их место? Я не говорю – займет. Скорее - попробует примерить одежку с большого и надежного плеча, а она будет явно большего размера. И начнет метаться претендент от левого рукава к правому, пока из той одежки не выскочит.
Грустно это осознавать.

---

Кореша

Корешась с ним с разбитых коленок,
Не вдавались мы в тонкость имен,
Не смущал и традиций оттенок,
Он обрезан, а я был крещен.

Мой футбол и его партитура
Не мешали мечтать об одном,
И не знала соседская Шура,
Кто обрезан, а кто был крещен.

А когда щеголял я в шинельке,
Паганини наигрывал он.
Вместо Шурки женился на Нэльке
Ведь обрезан он, а не крещен.

В один год мы отцов хоронили,
Поминая потом всем двором.
На своих и чужих не делили:
Кто обрезан, а кто был крещен.

За окном сероглазая осень,
Вместе курим, ведь общий балкон.
Что сказать, если внуки нас спросят:
Был обрезан Христос иль крещен.

---

Идиш

С Мишкой мы учились в МИФИ еще в семидесятые. После окончания института распределились в разные «почтовые ящики», но иногда пересекались по работе и на встречах выпускников. Горбачевская перестройка перемешала многое. Я остался выживать на родине, а он уехал в штаты. Прошло немало времени, когда однажды утром, просматривая электронную почту за утренним кофе в офисе, я обнаружил письмо от неизвестного адресата. Поначалу моя шустрая «мышка» метнулась к кнопке удаления, но что-то остановило ее по дороге. И не зря.
Это было сообщение от институтского товарища. Не вдаваясь в подробности, он сообщал, что нашел мою фамилию в списке докладчиков на конференции по программированию и хотел удостовериться, что это именно я. Вот ведь тесен мир! Расскажи кому, что наши дорожки пересекутся в Бостоне, не поверят. Ведь мы не виделись лет десять-пятнадцать.

Первый день конференции был помпезным и насыщенным короткими докладами руководителей компаний с самыми громкими именами. Правда акулы «софтверного» бизнеса не были похожи на чопорных аристократов или свадебных генералов. Каждый был в хорошей спортивной форме и запросто бросал «трех очковый» мяч в баскетбольное кольцо, установленное на сцене. Немного «погарцевав на белом скакуне» перед публикой, быстро переходил к обсуждению серьезных вещей. Впрочем, меня это впечатляло не более чем хороший рекламный ролик. Я ждал встречи с Мишкой.
Вечером, когда мы прогуливались с ним по чистеньким улицам Бостона, восторгам и воспоминаниям не было конца. Казалось, мы не слышали друг друга, наперебой рассказывая то себе, то о работе, то о стране, то о студенческой поре. Когда первые волнения улеглись, я заметил, что вокруг весна. Она везде замечательна, но в Бостоне это было чем-то особенным. Такого обилия цветов и цветущих деревьев в городе я не видел нигде. Опустившаяся ночь, заполнила улицы огнями и удивительно яркими ароматами. Бостон просто покорил меня. Хотя, это впечатление можно было объяснить необычной встречей со старым приятелем.
– Хочу пригласить тебя в ресторан, - неожиданно прервал он наши эмоциональные монологи. – Отец моего коллеги владеет уютным заведением. Думаю, тебе будет интересно.
– Дорого? – насторожился я
– Халява… - небрежно бросил Мишаня. – Марк давно уехал из Москвы и любит угостить «людей оттуда» как он говорит.
Очевидно, на моем лице отобразилось раздумье или нерешительность, и однокашник, подхватив меня под локоток, показал на яркую неоновую вывеску «ARBAT», гордо возвышавшуюся над потоком машин.
– А ты знаешь, откуда в русском языке появилось слово «халява»? – не упускал он инициативу дабы я не передумал.
Я отрицательно мотнул головой, раздумывая над тем, стоит ли мне идти к эмигрантам, но товарищ мой был настойчив.
– Дословно на иврите халява означает подарок, но у нас это слово связано с дармовщинкой. Есть забавная история, описывающая, как это все произошло.
Заметив, что я заинтересовался, Мишка быстрее повел меня к переходу, через улицу, бойко продолжив рассказ.
– В давние времена Российская империя и православная церковь помогали паломникам попадать в Святую Землю. В Иерусалиме была создана Русская Духовная Миссия, а в златоглавой организовано Общество пароходства и торговли, помогавшие паломникам добираться до Палестины, чтобы поклониться святыням.
Я удивленно посмотрел на Мишаню, который всегда был для меня только программистом, но он только отмахнулся.
– Ты знаешь, что евреям нельзя работают по субботам… - я неуверенно кивнул. - Но те, кто держали коров, не могли объяснить буренкам, что в этот день их не будут доить… Для иноверцев, свободных от таких предрассудков, евреи придумали выставлять на крылечки пустые крынки для молока и табличку с надписью «халява» со стрелкой, указывающей на хлев.
– И что?
– Наши соотечественники, ну те, кто победнее, быстро усвоили, как найти пропитание в чужой стране, - гордо закончил свой рассказ мой товарищ. – И привнесли эту традицию на Родину.
– Интересно, - промямлил я, разглядывая интерьер ресторана, куда меня уже втолкнул товарищ.
– Здравствуй, дорогой! – толстый мужчина шел нам навстречу с распростертыми объятиями. – А это твой друг?

Через пять минут мы уже были на «ты» с Марком, и пили «Смирнофф» за встречу, за Москву, за знакомство, за Арбат…Я почти освоился, отвечая на многочисленные и непредсказуемые вопросы хозяина ресторана, как вдруг насторожился… Мое внимание привлек маленький китаец в национальном наряде, который все время улыбался и кланялся.
– Он что, говорит по-немецки? – удивленно спросил я Мишку.
– Нет, - шепнул мне товарищ. – Это идиш… Только говори потише.
– Не понял!
– Сначала выпьем, - предложил Марк, услышавший мой вопрос.
Когда китаец вышел, Миша рассказал забавную историю.

Оказывается, лет пятнадцать назад Марк взял подсобными рабочими трех китайских подростков, потерявших родителей при нелегальном переезде в штаты. Дал им пищу, кров и защиту от бандитов. В благодарность они не только работали в ресторане, но и почитали Марка чуть ли не святым. Тогда-то в шутку он начал обучать китайцев говорить на идиш, сказав, что это английский. Со временем они наверняка поняли, что к чему, но продолжают эту игру из уважения к благодетелю. Не так просто понять, что на уме у этих азиатов. Но они по-прежнему преданы Марку и работают с утра до глубокой ночи. Двое старших парней уже женились и теперь сами учат идишу своих детей.

– Кошерный ресторан с русским названием, где официанты-китайцы говорят на идиш… - попробовал я сформулировать свои не совсем трезвые мысли.
– Мне нравится это определение, - подхватил Марк. - Стоит подумать над такой рекламой… - он наполнил мой стаканчик по русскому обычаю доверху. – Америка, это современный Вавилон, притягивающий энергичных людей со всего мира.
– А новая башня не рухнет? – попробовал возразить я
– На все воля Господа, - философски парировал толстый хозяин ресторана. – Главное договориться… - он протянул свой стаканчик и мы чокнулись.
– На идиш? – отчего-то съязвил я, хотя и не чувствовал в себе сильного желания разубеждать китайцев.
– В России никогда не любили евреев – грустно сказал Марк, ни к кому не обращаясь. – А ведь мы многое умеем... – он лихо опрокинул свой стаканчик, не закусывая. – Вот только между собой не всегда договариваемся.
– Почему? – моя наивность была искренней.
– Иногда говорим на разных языках… - его глаза были полны грусти. – Идиш относится к германской группе, и появился в средние века в Европе, а иврит вырос из арамейского на востоке до рождества Христова. На нем написан Ветхий зовет. - Марк наполнил наши стаканчики еще раз. – Последнее время иврит возродился и стал государственным языком Израиля, но от этого его квадратный алфавит не стал более доступным.
– Квадратный? – возникший интерес развеял хмель, одолевавший меня. –
Буквы алфавита в иврите в большинстве своем имеют прямоугольные
очертания, – пояснил оживившийся Мишка. – Но обозначают только согласные звуки. Поэтому чтение текстов требует особой подготовки.
– А нечестный человек, - крякнул грузный хозяин ресторана. – Может трактовать разночтение в свою пользу.
– Но как однозначно написать слово только согласными? – удивился я. – Даже для комбинации из трех букв я могу на вскидку придумать пару десятков слов!
– Ох, уж эти программисты, - укоризненно покачал головой Марк. – Только бы им играть в свои считалки… - он опять плеснул в стаканчики. – Дело в том, что гласные никогда не являются частью корня в слове, а еще существуют огласовки… - хозяин лукаво взглянул на меня. – Это система точек и черточек, располагающихся вокруг буквы при написании. Они-то все и определяют – он поднял свой стаканчик и сказал со значимостью, словно произносил тост. – Только едва приметное окружение правильно определяет смысл и звучание того, что кем-то было изложено на бумаге или пергаменте.
– Поэтому Вы обучали китайцев идишу, а не ивриту? – мне захотелось подзадорить Марка.
– Нет. Все проще, - он откинулся на спинку кресла. – Моя бабушка по линии матери была родом из Вильни. Семья занималась торговлей и держала ресторан в центре города… - Марк закурил. – Помимо литовского все говорили на идиш и знали немецкий… Помню, как она рассказывала мне, что в тридцать девятом они с радостью ждали прихода немцев – возможно от дыма, а может быть и от чего-то еще глаза его заблестели. – Как же, культурная нация… Не чета русским лапотникам… Она была самой младшей… наверное поэтому ей и удалось спаслась. Соседи спрятали от эсесовцев.
Он замолчал, и мы выпили не чокаясь… Покурили.
– Как-то на старости лет она отыскала меня в Москве и вытащила сюда. Перед смертью завещала этот ресторан и наказала все помнить. Сильная была женщина, и всегда говорила на идиш.

---

Теплое южное море

Сумерки едва успели спрятать всё вокруг под таинственным покрывалом, как ночная Волна скользнула на прибрежный валун и взметнулась вверх, изогнувшись своим гибким телом. Она поднялась на носочки и, звонко засмеявшись, закружилась в озорном танце. Соленые брызги полетели на дремавший рядом огромный, почти плоский Камень. Чуть приподнимаясь над водой, он прятался под шапкой зелёных скользких водорослей и терпеть не мог суеты и беспокойства. Ну ладно днём, когда приезжая детвора в безуспешных попытках оседлать его с визгом и хохотом шлепалась в воду. Но ночью, когда можно насладится покоем, эти вертихвостки так и норовят нарушить его степенный отдых. Недовольно заворчав, он притих, глядя на восторженную молодость, так щедро разбрызгивающую радость и счастье. Наверное, он вспомнил далекое прошлое, когда еще был голышом.
А прелестница, чувствуя пристальный взгляд, взволновалась тугим волнующим телом. Ажурная юбочка пены так эффектно подчеркивала искрящуюся стройную фигурку, что вечный труженик Прибой остановился, заглядевшись на неземную красоту. Прибрежная Галька, которую этот повеса то и дело дёргал за косички, таская за собой в такт накату, сверкнула темными глазками. Надменным взглядом соперницы она с тайной завистью искоса посмотрела на элегантную Волну, но, потеряв равновесие, покатилась вниз.
Влажными зелёными глазами Волна осмотрелась. На гладкой тёмной поверхности моря едва вздрагивали дорожки от разноцветных огней набережной и беззвучно скользящих катеров. Издалека доносилась развесёлая музыка и женский смех.
- Ну что же вы... - обиделась Волна
- Смотрите, как я хороша! - и она взметнулась к ярким звёздам.
Такой порыв трудно было не заметить. Она услышала, как чьи-то губы зашептали:
- Не спится мне, такая лунность,
Ещё как будто берегу в душе...
Это двое, обнявшись, сидели на берегу. Их пальцы и судьбы переплелись. Волна почувствовала себя такой ненужной, такой одинокой в этом огромном мире, что ей стало холодно. От бессилия и охватившей тоски она стала таять на глазах, думая, как мимолетна наша жизнь во Вселенной...
И теплое южное море, грустно вздохнув, приняло ее в свои объятья.

---

Сестры

Любовь и смерть, как сёстры, ходят рядом,
Близки, как две ступени у одной черты.
В порыве, трудно разделить их взглядом,
И обе любят, когда дарят им цветы.

И брату разуму увещеваньям неподвластны,
Отцов характер у обеих крут.
С одной мы – счастливы, с другой – несчастны.
Но обе вечно рядышком идут.

И обе любят белые одежды,
За ними шлейф молвы несут года.
Одна приколет брошь надежды,
Другая – крест печали навсегда.

Над миром сёстры пристально кружатся,
Высматривая жертвы из толпы.
Амуры стрелами попасть стремятся,
Косой старуха метит с высоты.

В объятия любой попасть опасно,
Любая сердцем завладеть спешит.
Но лишь судьба определит негласно,
Кто в этой схватке победит.

Да и меж ними мира не бывает,
За душу грешника война идёт.
Подружка ревность свои сети расставляет,
Гадая, куда смертный забредёт.

Падет ли в сладкий плен и страстью насладиться,
Всего себя раздаст, не требуя взамен.
Или холодным сном прельстится,
В том мире, где не слышно перемен.

А жизнь, как мать, заботливой рукою,
Обоим торопиться не велит.
Но озорница вечно манит за собою,
Молчунья - нанесёт негаданный визит.

---

Непростивший

Души не прощённых мной когда-то
В непогоду появляются во снах.
Рваной чернотой прострелянная дата
В памяти оставит полуночный страх.

Исцарапают немытыми ногтями,
Мои мысли разметают второпях,
Проникая внутрь окольными путями,
Душу над огнём подвесят на цепях.

В прошлое потянут, как в могилу,
Где забытой боли упокоится кошмар,
И в её объятья бросят через силу,
Крик отчаянья приняв за гонорар.

Лишь под утро расползаются вампиры,
Что питаются озлобленной душой.
Среди не простивших есть кумиры
Нечисть факелом манящие собой.

С первыми лучами птицы щебетали,
Истину простую, что Учитель завещал -
Чтобы, зла не помня, с миром отпускали.
Я попробую простить. Как Он прощал.

---

Зеркало

Давно хочу такое зеркало найти,
Чтоб отражение души своей увидеть.
С надеждой давнею смиренно подойти
И осознать, кого могу любить и ненавидеть.

Не торопясь детали рассмотреть,
Прильнув к стеклу и дрожь не унимая,
Дыханье затаить, чтоб ненароком не стереть,
И прочитать узор тончайший, его тайны понимая.

Я знаю, что рассудку вопреки,
Сознанию и всем церковным книгам.
Не повернуть мне вспять течение реки,
Но грани лишь коснусь, и век вернётся мигом.

Минувших дней увижу след,
Прошедших жизней отпечаток встречу.
И сладковатый вкус давно утерянных побед,
И расставаний вечных горечь на губах замечу.

Узнаю ту, что мне была
Единственной, неповторимой,
Которая меня так искренне ждала,
И помогала жить, когда была незримой.

Я распознаю всех родных
И всё, что вспомнить я не в силах.
Хоть время делит нас на мертвых и живых,
Но наши души помнят то, что спрятано в могилах.

---

Тройка

Через дремучие и тёмные леса,
Вдали от ровной магистрали.
С привычным скрипом колеса,
На бричке обветшалой путь искали.

Не то, что б, явно заплутав,
Среди густого бурелома.
Стремились к полю сочных трав
Вокруг зажиточного дома.

Но верили, что ехали вперёд,
Своей проторенной дорогой.
И полупьяный, набожный народ
Послушен был привычке строгой.

Когда ухабы стали велики,
А мужичок с вожжами закемарил.
На повороте наши земляки
Его спихнули, что б не правил.

И обернули бричку кумачом,
И, вожжи натянув, с горы пустились.
Горланя, что овраги нипочём,
Крушили всё, где русские крестились.

Добро по сторонам кидали впопыхах,
Чтоб бричка всё быстрей катилась.
Телами ямы затыкая в камышах,
Что бы движенье не остановилось.

И всякого, рискнувшего сказать,
Что ровная дорога где-то рядом.
Погонщик заставлял кнутом бежать
Перед повозкой. Объяснив обрядом.

Когда увязли по уши в грязи,
И отобрали вожжи у водилы.
Увидели лишь островок вблизи,
Где предков брошены могилы.

Советчиков немало набралось,
Как нам на сушу выбираться.
Да снова честных не нашлось,
И мы по кругу начали слоняться.

Иные обещали накормить,
Коня, и упряжь новую наладить.
Но только успевали отломить,
Кусок от каравая. И - нагадить.

Повозка из болота медленно ползет,
Но шустрые на кочки перебрались.
Наперебой кричат, что скоро – взлёт,
Что лишь ленивые в грязи остались.

В Урюпинске собрались мужики,
О нашем «Челси» обсудить детали.
Что б горькую запить с тоски,
Они в ломбард, снесли свои медали.

И кто-то вспомнил жёсткий кнут,
Который над повозкой долго правил.
Что без него, мол, навсегда мы тут,
И только он на верный путь направил.

Тогда бы тройку резвых скакунов
Запрячь в повозку. С ветерком катиться.
Когда, вот только, ссадим пацанов,
А герб двуглавый сменит мудрая орлица.

---

В отсутствии любви

Зимой и наши души замерзают,
В клубок, свернувшись в уголке.
И ждут весну, когда они оттают,
Услышав звон капели вдалеке.

Но в январе им вьюга напевает
Мотив бесчувственного сна.
Холодный разум их не согревает,
А ветер лютый выстудил до дна.

И сердце в одиночестве томиться,
И руки жадно снег холодный мнут.
Зимой так хочется влюбиться,
Дыханье затаив на несколько минут.

С метелью в упоении закружиться,
Как другу, тайну ей заветную открыть
И, рухнув навзничь, тихо побожиться,
Что счастлив потому, что смог любить.

Но стылый лёд сковал не только реки,
Надежды полынью он затянул тоской.
Как шоры, липкий иней лёг на веки,
Безверье не даёт его смахнуть рукой.

К теплу печи спиною прислоняюсь,
И жду, готов поклясться на крови,
Что, так и не согревшись, маюсь,
Зимой холодною в отсутствии любви.

---

Ручей

Покинув робко свой родник,
Травой зелёною укрывшись.
Ручей к земле сырой приник,
Был молчалив, едва родившись.

Он в поле скрылся за холмом
Среди кустов искал дорогу.
Застыв в оцепенении немом,
Пред глыбой испытал тревогу.

Её сторонкой тихо обошёл,
И у опушки с тенью слился.
Среди стволов интриг не плёл,
На ямы и бугры не злился.

Был неприметен, неказист,
И не мечтал о водопадах.
Порой жалел, что не плечист,
Но дело было не в наградах.

Полёвок, птиц, ползучих змей,
Поил прохладною водою.
Но если б был он посмелей,
То дружбу бы завёл с росою.

Красотка нравилась ему,
Когда по утру, средь тумана,
Казалось только одному
Ему слезилась из бурьяна.

И он с надеждой встречи ждал,
В томленье шаг свой замедляя.
На одуванчиках о будущем гадал,
Нескромно слиться с ней желая.

Ему казалось, и она -
Лишь на него глядит украдкой.
Придя из сказочного сна,
Была божественной загадкой.

В ночи влюбленный ручеёк,
Часы по звёздам отмеряя,
Мечтал, но было невдомёк,
О чём молчал туман, скрывая.

Являясь с утренней зарёй,
Роса о солнечном луче тужила.
Он был её девической мечтой,
Она его без памяти любила.

И лишь вставало солнце за рекой,
Роса в его лучах искриться начинала,
Но быстро таяла и, жертвуя собой,
В любви безумной исчезала.

Ручей надежду долго не терял,
Но как-то с ветром поделился.
Не знал, кому заветное вверял,
Бродяга всласть тогда повеселился.

Порой мы так доверчивы в любви,
И душу проходимцам открываем.
А нечестивцы мессу служат на крови,
Но мы, замкнувшись, их прощаем.

Примяв порывом сочную траву,
Холодный ветер вдаль заторопился.
Ручей грустил и бредил наяву,
С реальностью он так и не смирился.

***
Прошли года, но в поле, за холмом,
Ручей в тени опушки серебриться.
Он старше стал, а помнит ли о том,
Как довелось ему в росу влюбиться.

Я зачерпнул ладонью благодать,
Припал губами, детство вспомнил.
Так захотелось мне его обнять,
Каким-то счастьем он меня наполнил.

А он шептал, что всё ещё влюблён,
О ней мечтает, и живёт в надежде.
Цветы кивали нам со всех сторон,
Здесь было всё, как прежде.

Бессильно время над высоким и большим,
Над тем, что в душу с детства западает.
Над тем, что в памяти своей храним,
Что от беды нам сердце согревает.

---

Свидание

Да, я приду. Конечно, буду.
Не беспокойся, милый мой.
К тебе успею отовсюду.
Хоть только вечер, но – с тобой.

И, чмокнув трубку на прощанье,
Она исчезла вдалеке.
В мечтах о будущем свиданье,
Он телефон прижал к щеке.

Как сладки перед встречей грёзы,
В Сочельник сказки всё слышней
Читатель помнит рифму – розы,
Поставлю их на стол скорей.

Вокруг - шампанское и крабы,
Бананы, киви, оливье.
И в уголке, случайно, как бы,
Подарок скромный от Картье.

В заботах время пролетело,
Свеча слезится и горит.
Бордо немного запотело,
И запах с кухни так манит.

Входной звонок. Встречай скорее.
Целуй и на руках вноси.
Запри засовы поплотнее,
Остаться на ночь попроси.

Будь остроумным и весёлым,
И после тоста – «за любовь»,
Почувствуешь себя счастливым.
Пусть сказка повториться вновь.

Пусть в Рождество родится нежность,
Пусть вас обнимет доброта.
Быть вместе это – неизбежность.
Когда любовь твоя чиста.

Погаснут свечи. Расставанье
Рассветом постучит в окно.
Придётся превозмочь желанье
Быть рядом. Так уж суждено.

Такси услышав глас постылый,
Обнимешь, грусти не тая.
Она шепнёт – до встречи, милый.
Целую. Я всегда твоя.

---

Баба Галя

Последние дни осени в этом году были удивительно тёплыми. Первый робкий снег давно растаял, а тёплый влажный ветер напоминал скорее ноябрьский день в курортном посёлке черноморского побережья, чем столицу. Это подталкивало к воспоминаниям о летнем отпуске, о море, о пляжных знакомствах.
У Насти от таких мыслей стало тоскливо на душе. Вчера на вечеринке в ночном клубе она окончательно поссорилась со своим парнем. Да, не прошло и полгода. Вот они отпускные романы. Возникло желание с кем-то поговорить и поплакаться, но идти с бутылкой «Мартини» к подруге не хотелось. Она вспомнила о своей бабушке. Это была самая добрая душа на свете. Хоть и несовременная, порой категорически не принимающая всяких новшеств, но выше всего ставила любовь. С ней всегда можно было пошептаться и пореветь всласть. А как она могла убаюкивать любую душевную рану…
- Ба, я заеду к тебе на часок.
Настя знала, какую интонацию нужно придать своему голосу, чтобы услышать в ответ.
- Ну, конечно, солнышко. Я как знала, затеяла печенье. Приезжай, пошепчемся.
Сев в машину, Настя отыскала диск со старыми казачьими песнями. В часы душевных переживаний это было испытанное лекарство. Боль не исчезала, но растворялось в этом удивительном всплеске эмоций - то грустном, то неистовом. Да, умели наши деды петь, а мы теперь только слушаем.
- Привет, бабуль! – Только и успела выпалить Настя, бросившись в пухлые объятья.
- Здравствуй, солнышко моё. Давненько не была,- запричитала баба Галя, стараясь смахнуть навернувшиеся слёзы. Её морщинистое лицо улыбалось, а помутневшие с годами голубые глаза плакали, – проходи на кухню. Уж и самовар поспел.
Для Насти это была тихая заводь. Только сюда она приносила самые сокровенные тайны своего неспокойного сердца. Здесь она залечивала душевные раны. А непременный участник всех её откровений – самовар, умел хранить секреты. Глотая горячий чай и слезы, Настя поведала бабе Гале о своём горе. Та никогда не торопилась с советами или упрёками, умела выслушать всё до конца, и лишь когда внучка замолкала, вопросительно поглядывая на старушку, та медленно начинала говорить. Так случилось и в этот раз.
- Твоя беда, солнышко, это полбеды. Вот послушай, что я расскажу о своем первом сватовстве. Никогда не говорила, да сейчас случай такой. – Она перевернула чашку вверх дном и поставила на расписное блюдце. – Было мне тогда семнадцать годков. Мы с родителями жили в Краснодаре. Познакомилась я с парнем. Красавец. Казак. Влюбилась в него просто страсть. Через месяц решили мы пожениться. Тогда порядки были строгие в семьях, не то, что сейчас. Уговорил он меня поехать к нему в дом на смотрины. Так положено – сначала в дом к жениху. Иначе никак нельзя. Я так испугалась, что всю дорогу до станицы, где родители его жили, была ни жива, ни мертва. А как в хату зашли и за стол сели, тут у меня вообще туман перед глазами. А там казачья семья в два десятка душ. Все на меня уставились, спрашивают что-то, а мне самое время в обморок свалиться. Глазки прячу, смущаюсь всего, боюсь, что не так сделать…. Как закончилась эта пытка, не помню. Только жених проводил меня домой и сказал, что в следующую субботу они к нам придут. Знакомиться. Как я со своими родителями да двумя старшими братьями объяснялась, то отдельная песня.
В следующую субботу собралась у нас дома вся родня. Тоже казаки, только городские уже. Столы поставили так, что из комнаты в комнату зигзагом стоят, а уж наготовили…. По-нашему. С утра ждём, а их нет и нет. Мужики к самогонке тянутся, а жёны их отгоняют. Они с расстройства дымят, что паровозы. А у меня и без того от волнения туман в голове. Вдруг звонок. Бегу открывать. Ведь никто кроме меня родителей жениха не знает. Смотрю, стоит здоровенный мужик. Уже навеселе. Вроде бы похож. Такой же чернявый, морда красная, усища. Я его спрашиваю – Григорий Степанович? – Он хмыкнул, и говорит – Да, дочка. – Ну, тут его наши под руки подхватили, и … к столу. Все ж заждались. И, как полагается, - за встречу, за знакомство, за молодых. А этот и не сопротивляется. Его потом спрашивают, что ж один-то пришёл. Он возмутился, как один – там два кума на скамеечке сидят. Только они стесняются ваших городских порядков… Через минуту двое молодых казаков уже сидели за столом, и все пили за крепкие родственные связи и молодую семью. Я сижу с краешку и помалкиваю. Не положено невесте слово молвить. В разгар веселья кто-то спрашивает – А который жених-то? – Те ничего сразу не поняли, молчат. Они ещё до прихода к нам были выпивши, а за столом посидели – на всё согласны. Потом оба молодых казака стаканы подняли и кричат – За Галю! - Все на меня обернулись, а я от страха голос потеряла. Дрожу вся. Тут звонок в дверь. Уж кто там гостей встречал, я не знаю. Входит мой жених со своими родителями. Я сразу вспомнила – Григорий Сидорович! Как я могла отчество перепутать, да и усы у этого другие. А что исправить-то. Тут и началось. Обиды, оскорбления. Никто никого слушать не хочет. Обо мне вообще не вспоминали. Кому какое дело, что у семнадцатилетней девчушки ноги со страха подкосились, не то что в лицо всех запомнить. Драки не было, но все уходили, хлопнув дверью.
Отец хотел выпороть меня, но мать отстояла. Зато посуды побили тогда богато. Так и не состоялось моё первое сватовство. Уж как я переживала. Объясниться с женихом хотела, а он отвернулся от меня. И всё тут. Это я сейчас думаю, что и к лучшему всё так сложилась, а тогда жить не хотелось. Любила я его. –
Баба Галя посмотрела на притихшую внучку, и ласково улыбнулась. Налила ещё чаю, и они молча пили сладкий, настоянный на травках чай. Каждая думала о своём - о бабьем счастье, о любви, о злодейке-разлучнице, о подлецах мужиках, об одиночестве. Потом неожиданно посмотрели друг на друга, и прыснули от смеха. Начали изображать гостей и хозяев званного обеда. Их удивленные и оскорбленные лица, суматоху и неразбериху. Баба Галя, скинув с плеч полсотни лет, вскакивала то по одну, то по другую сторону стола, показывая, как всё было. Потом стало трудно выговаривать слова, и они хохотали до слёз, до изнеможения, до икоты.
Успокоившись, наконец, и смахнув с ресниц слёзы, невольно выступившие от приступа безудержного смеха, они посмотрели друг другу в глаза. Только родные души могут так общаться, без лишних слов и недоверия.
- Вот, солнышко моё, я и говорю, что ни случается, всё к лучшему.
- Да, уж. Прости, что заставила тебя вспомнить это. Может это неприятно. А я со своими проблемами.
- Так ведь я к тому это рассказала, чтобы ты поверила. Коли встретится мужчина, что сможет поверить и понять тебя. Без оглядки. Без доказательств каких-то. Одному твоему слову верить будет. За того и выходи замуж. А будет по пустякам придираться, намаешься ты с таким. Отпусти с Богом и не поминай лихом. Вот тебе мой сказ.
Они обнялись на прощание, сожалея о том, что так редко видятся. А на дворе стоял удивительно тёплый ноябрьский вечер.

---

Зеленоглазый

Зеленоглазый и могучий океан
влюбился как-то в половую тряпку,
и так красив был их роман,
что таз, напольный интриган,
пытался подарить ей шляпку.

Тогда красотка много раз
себя принарядить пыталась,
и выставляла напоказ,
не испугавшись злобных фраз,
всё, что от юности осталось.

Когда-то славным был наряд -
вечерний, тонкий, иностранный,
как магнетический заряд,
разивший просто всех подряд,
скрывал в глубинах плод желанный.

Но мода ветрена всегда,
красотку в тряпку превратили,
и в ванной грязная вода
собой укрыла без следа,
все, чем когда-то дорожили.

Лишь океана глубина
ее ценила не за внешность
он видел, как она умна,
спокойна, вежлива, нежна,
и не способна на поспешность.

Придя к ней в дом издалека
он робко рядышком плескался,
был нежен, словно облака,
то вдруг, как бурная река,
в любви ей страстно объяснялся.

Все в нем играло через край,
когда она лежала рядом,
но после - воду собирай
и кто-то ей сказал - прощай,
исчезла, не отыщешь взглядом

Их разлучили, вот беда,
и туго вентиль закрутили,
на волнах прядь уже седа,
но все же капает вода -
им тосковать не запретили.

---

Дуэлянт

Я стал литературным дуэлянтом,
Не потому, что циник и хамло.
Как шпагою, дарованным талантом
Сражаюсь, если в рифме вижу зло.

В эпоху путешествий был корсаром,
Не признавал дворцовый этикет.
Противника валил одним ударом,
Предпочитал клинок, а не мушкет.

Был рыцарем при короле Артуре,
Честь дамы на турнирах защищал.
Двуручный меч подобно увертюре
Перед сонетом пламенным звучал.

Был мушкетёром, Анну охраняя,
С тех пор я кардиналов не люблю.
Был счастлив, часто шпагу обнажая,
И об ушедшем времени скорблю.

Потом в России был гардемарином,
Порой шалил, но честь свою берёг.
И кошелёк не сделал господином,
А зло всегда сгибал в бараний рог.

Прошли года, в почёте аксельбанты,
И позабыто слово секундант.
В литературе блещут спекулянты
Вот потому проснулся дуэлянт.

---

Аргентинское танго

Перед встречей с ней меня всегда охватывает волнение. Ещё днем я начинаю суетиться, неосознанно берусь за ненужные или несрочные дела - лишь бы чем-то заняться. Но заранее знаю, что все попытки отвлечься - тщетны, мои мысли всё равно через минуту будут рядом с ней..
Я не смогу дождаться лифта и, перепрыгивая через пару ступенек, быстро окажусь около её двери. Глубоко вдохну и, зажмурившись, нажму кнопку звонка. Я буду прислушиваться ко всем шорохам за дверью, но сначала кроме бешеного стука своего сердца ничего не услышу. В эти секунды время цепляется за что-то и останавливается. Медленно-медленно оно пытается оторвать свои тоненькие ножки от чего-то липкого и растягивается, смазывая в сознании картинку в разноцветные полосы. Отчаянно пытаюсь бороться с самыми нелепыми мыслями, которые бурей проносятся в голове. Наконец-то, легкие шаги в коридоре дарят мне надежду. На несколько секунд она задержится около зеркала, и откроет дверь. Голубые молнии её озорных глаз выводят меня из оцепенения, а руки ложатся мне на плечи. В восторге я кружусь по маленькой прихожей, сжимая в объятьях самую любимую женщину. Её тепло проникает в меня мягкими волнами, заполняя сердце нежностью. Как наркоз глубоко вдыхаю знакомый запах, и голова начинает кружиться ещё быстрее. Откуда-то издалека доносятся её слова
- Да пусти же, сумасшедший. Колется..

Опускаю её на пол и растерянно протягиваю букет. Она склоняется к розам, и золотистые локоны закрывают лицо. Грудь медленно поднимается от глубокого вдоха, и я чувствую такое возбуждение, что готов кинуться на неё, но натыкаюсь на строгий взгляд.
- Торопышка был голодный... - подтрунивает она надо мной.

Оставаясь в состоянии прерванного полёта, изнемогаю от желания, и физически ощущаю, какую огромную власть она надо мной имеет.
- Набери, пожалуйста, воды - получаю указание вместе с вазой.

Только тут я замечаю длинное вечернее платье, подчеркивающее её соблазнительную фигуру. Как ей удаётся так изящно одеваться! Впрочем, всё, к чему прикасаются её руки, становится удивительно красивым и гармоничным. Я даже как-то пошутил, сравнивая её с феей. Пытаюсь говорить запоздалые комплименты и обеими руками сжимаю холодное горлышко высокой вазы, сдерживая желание положить их на восхитительные бёдра. Поймав мой взгляд, она звонко смеётся и наигранной походкой идет на кухню. Послушно следую за ней, как паж, неся на почтительном расстоянии шлейф её духов.
Мы долго целуемся, ставя цветы в вазу. Нежность её влажных губ заполняет всю мою вселенную, я чувствую как призывно прижимается её упругая грудь, и мои руки начинают блуждать в поисках самых сокровенных тайн её горячего тела.
- Пригласите же даму к столу - останавливает меня её тихий шёпот.

Пламя свечи едва колышется и зайчиком от бокалов соскальзывает с изящной посуды на кружевную скатерть. Мы стоим, обнявшись у двери, и смотрим на сказочный островок в полумраке, предвкушая, что сейчас шагнём туда, в мир любви и нежности, созданной руками самой удивительной женщины в мире.
Больше всего мы любим "Аргентинское танго". Более насыщенного и яркого вкуса в других винах нам не встретилось. Зной южной ночи, терпкость страстного поцелуя, аромат необузданного желания и ещё что-то неуловимое звучит в этом красном вине с рубиновым отливом из далёкой Аргентины. Первый тост "за нас" разливается по телу, навевая новые ритмы. Мы сидим напротив, и мечтаем, как было бы здорово попасть на настоящий карнавал, но в глазах её так призывно сверкают искорки желания, что долго сдерживаться мы не можем.
Шоколадное тело в моих объятьях почти сливается с темной простынею, а две незагорелые полоски белой кожи притягивают мои поцелуи. Едва сдерживаясь, медленно ласкаю губами каждую частичку любимой женщины. Наконец, мы сливаемся в неистовом аргентинском танго, и мне кажется, что и в той далёкой стране тоже начался карнавал. Ещё и ещё раз приглашаем мы друг друга на танец, пока усталые музыканты не объявляют перерыв.
До сих пор не перестаю восхищаться, насколько безгранична фантазия и энергия моей удивительной избранницы. Надев белые туфли на высоком каблуке, она начинает прохаживаться передо мной, демонстрируя восхитительную фигуру и грацию. Три белые детали её одежды так соблазнительно сверкают в темноте, что я не выдерживаю и вскакиваю, чтобы поймать её. Это не так просто. Как черная пантера в южной ночи она дразнит и, шутя, играет со мной. Всё же мои попытки награждаются долгим поцелуем.
Потом мы долго сидим за столом, и рассказываем разные истории, как два старых друга, встретившихся после дальних странствий. Мне удивительно хорошо с этой замечательной женщиной, подарившей мне и любовь, и дружбу. Когда робкий рассвет погасит свечу, мы заснем, обнявшись, но сон мой будет так не спокоен. Мысль о том, что шоколадка может растаять в моих горячих руках уже никогда не даст мне покоя...
А предвкушение танго вместе с этой светлой женщиной, ставшей мне женой, до сих пор не перестаёт волновать меня.

---

Иллюзия

На полках, в книгах мудрости великой
Пылятся тайны бытия.
Судьбы чужой и многоликой
Следы впечатаны, молчание храня.
Пытливый взор, по строчкам пробегая,
В себя вбирает смысл жития.
Чужие страсти в сердце оживляя,
Добро преемлит, гонит зло, браня.

Великая иллюзия вселенной!
Мир, созданный на кончике пера.
Как Афродита мысли пенной,
Как Ева из Адамова ребра.

Писатель, создавая труд нетленный,
В счастливых муках творчества парит.
Свои эмоции в тот миг благословенный
Он в строчки обращает, как в гранит.
Читатель за короткий век свой бренный
Успеет столько жизней пережить,
Что перед смертью слышен шёпот откровенный,
- Учитель, я готов на новый круг ступить.

---

Воспоминания о шпаге

Великих воинов имена и шпаги
Как гимн звучали с детства для меня.
О них слагали мифы, песни, саги,
Когда мечам своим они давали имена.
В походах дальних, славу добывая,
Шли первыми навстречу острию.
Друзей от гибели собою закрывая,
Скрывая раны, шли всегда в строю.
Красивые и сильные мужчины,
К себе притягивали взгляды и мечты.
Не сомневались в поисках причины,
Чтоб шпагу обнажить в защиту доброты.
Кольчугой тонкой тело прикрывая,
Сердца для дружбы и любви открыв,
Врагов своих перчаткой вызывая,
Всю жизнь прожили как один порыв.
Подобно молнии на поле брани
Клинки и взгляды с нечестью скрестив,
С азартом балансируя на грани,
В душе хранили нежности мотив.
Как жаль, что пуля шпагу подменила,
И рыцарства законы - в забытьи.
Молва людская слово честь забыла,
И обсуждает лишь газетные статьи.
***
Манящий звон холодного металла
В сердцах рождает пламенную страсть.
И взгляд, закрытый временем забрала,
Из прошлого сегодня нам не даст пропасть.

---

Объятья

Вся наша жизнь исполнена объятий,
Разлуки, встречи, радость и беда.
Оберегая близких от проклятий,
Мы прижимаем к сердцу их всегда.

Объятья матери нас в детстве согревают,
Любовь и радость нам передают.
Но те, кого заботой в детстве обделяют,
Убогими и злобными растут.

В обнимку с другом детства мы клянёмся,
Что друг за друга жизнь мы отдадим.
И женихом с невестой сразу назовёмся,
Когда, обнявшись, с кем-то во дворе стоим.

А школьный бал в объятьях первый танец дарит,
И первый поцелуй в объятьях лишь звучит.
И летний вечер звёздным небом манит,
Когда в объятьях сердце бешено стучит.

Сурового отца прощальные объятья
Всю жизнь мы в памяти храним.
В дорогах дальних нам друзья, как братья,
Обнявшись с ними, перед смертью устоим.

И пусть судьба подарит счастье
Вернуться в дом, где любят нас и ждут.
Под крики «горько» - жаркое объятье,
И губы милой мои губы обожгут.

И первенца, в волнении глубоком,
Я обниму, дыханье затаив.
И все обиды, что свершит он ненароком,
Прощу, обняв и голову склонив.

С годами мы становимся мудрее,
Со временем объятья всё добрей.
Не то, чтоб звали мы костлявую скорее,
Ну, а придет с косой – обнимемся и с ней.

---

Городской роман

Сонный Город в ожидании рассвета
С гулкой Тишиной расстаться не спешил,
Он стеснялся у неё спросить совета.
Мялся. Всё вокруг да около ходил.

Темень, веселясь, хихикала в сторонке
Мол, давно бы повзрослеть ему пора.
Слыхано ли дело! Он – ещё мальчонка,
А, гляди, туда же. Ну, и детвора!

Город засопел, обиделся на Темень,
Фонари в округе мигом погасил,
А потом остыл, и был как прежде - кремень,
Он сдержался. Молод, но хватило сил.

Ветерок – предвестник скорого рассвета,
Сумерками Темень злую припугнул.
Та решила сразу – ни к чему вендетта,
Скрылась в подземелье, там ушла в загул.

На востоке небо занялось румянцем,
Зябко Тишина укуталась в туман,
Крикнул теплоход, и эхо, оборванцем
Кинулось в ответ, пугая горожан.

«Полно запираться и таиться, Город,
Спрашивай скорей, мне время уходить».
«Я влюбился, хоть на самом деле молод,
Но не знаю, как об этом говорить».

«Ясно. Кто же эта милая девица?»
Тишина шептала, у реки таясь.
«Наша первая красавица – Столица!»
Молвил Город, откровения стыдясь.

Покраснели окна у домов-высоток,
А затем и краской залило дворы.
Город стал похож на ветреных красоток,
Что румянами балуют до поры.

Совладав с волненьем, и вздохнув протяжно,
Город всё же робко Тишину спросил
«Как признаться, ведь вокруг неё вальяжно
Даже Питер увивался что есть сил».

Тишина ему ответила не сразу,
Будто вспомнив давнюю печаль свою.
Ветер им помог, собрав из тучек фразу.
И на синем небе плыло «Я люблю».